Мой дедушка родился в 1896 году в городе Житомире. У его отца был обувной магазин на углу Михайловской и Бердичевской. Правда, бизнесмен из прадедушки Наума Осиповича был еще тот, говорили, что если бы он начал торговать саванами, то люди перестали бы умирать.
Когда в 1982 году мы с папой, с его другом и соавтором Владимиром Ильичом Порудоминским и с их редактором Тамарой Владимировной Громовой ездили в Житомир, то на углу Михайловской и Бердичевской был обувной магазин. А встречал нас и показывал город наш большой друг Ефим Меламед.
Мы познакомились с Ефимом за много лет до нашего приезда — он впервые появился у нас дома, потому что пришел расспрашивать моего дедушку о гимназии, где тот учился. Ефим тогда занимался Короленко, а Короленко учился в этой же гимназии — и очень живо описал ее в своих воспоминаниях.
Ефим все время звал нас в Житомир и говорил, что, если приехать на майские, то все будет в зелени. Мы приехали, а было холодно. И мы потом долго подтрунивали над Ефимом, что он к нашему приезду не обеспечил зеленую травку.
Папы моего давно нет, нет и Тамары Владимировны, Владимир Порудоминский уже давно живет в Кельне, а Ефим в прошлом году умер от ковида…
Дедушка мой поступил в житомирскую гимназию по пятипроцентной норме, которая была тогда для евреев. Он на вступительном испытании все хорошо ответил, а потом сказал: "А я еще басню знаю" — прочитал басню и получил пять с плюсом. Вот его и приняли, а его брата нет.
Правда, дедушка не доучился — в старшем классе он побил журналом учителя (истории!), сказавшего ему: "Бросьте ваши еврейские штучки". Его выгнали с волчьим билетом — через много лет папа нашел в архиве сообщение об этом, разосланное во все гимназии Российской империи, чтобы Яков Эйдельман случайно где-то в другом месте не поступил. Дедушке пришлось уехать из Житомира на какое-то время в Варшаву, там у нас были родственники, но, похоже, что все они сгинули в варшавском гетто.
А бабушка моя была родом из Коростышева — маленького городка рядом с Житомиром, туда мы тоже ездили в ту поездку… Познакомились они с дедушкой в Киеве — дедушкина сестра поступила в киевскую гимназию, и, значит, они получили право там жить. В Киеве потом долго жил мой любимый дядя Рома, туда мы тоже ездили и смотрели на дом на улице Кузнечной, где когда-то жила бабушка, и на дерево перед домом, куда дедушка залезал, чтобы попытаться увидеть ее в окошке.
После этого, очевидно, должна быть написана фраза о том, что все тесные связи, соединяющие меня с Украиной, не позволяют мне даже вообразить, что между Россией и Украиной может начаться война.
Но вообще-то, я достаточно хорошо знаю историю. Я знаю о том, что творилось в Украине во время гражданской войны. Я знаю, как украинские крестьяне бешено сопротивлялись коллективизации — некоторые ученые даже считают, что в начале 1930 года там шла вторая гражданская война. И знаю, как Сталин отреагировал на это сопротивление, заморив украинских крестьян голодом.
Поэтому я, к сожалению, могу очень легко вообразить, как Россия и Украина будут воевать. Да ведь по сути дела они уже воюют последние семь лет, а теперь речь идет просто о переходе на новый, еще более жуткий уровень.
Я понимаю, что нашу власть никакие мысли о культурных, исторических и человеческих связях не могут остановить. Вместо культуры у нас скрепы, вместо истории — "борьба с фальсификацией", ну а с такой мелочью, как человек, вообще считаться нечего. Последний раз я была в Киеве весной 2014 года — и город был пронизан светом, радостью и надеждой. Все это российские власти отняли и у украинцев, и у россиян, и хотят отнять еще больше.
Я не хочу ничего воображать, не хочу думать о том, какими ужасами будет сопровождаться эта война и к каким последствиям она может привести.
У меня нет никаких способов остановить приближающуюся катастрофу — разве что только написать, закричать, заорать: Я ПРОТИВ ВОЙНЫ! Я знаю, что это очень мало, что этого недостаточно. Но все равно буду это повторять.
! Орфография и стилистика автора сохранены
