Олимпиада в Париже ушла в историю. Ушла триумфально, подняв планку организации подобных событий на пока недостижимую высоту. Речь, естественно, не о спорте. У этой Олимпиады, кроме спорта, есть два других важных измерения.
Первое из них — российское. СССР дебютировал на Олимпиаде летом 1952 г. в Хельсинки, причем довольно успешно. Символично, что всего через два с небольшим месяца после ее закрытия недалеко от места ее проведения родился В. Путин.
Через 72 года при президенте Путине Олимпийские игры прошли практически без России. Здравомыслящие российские спортсмены, поменяв спортивное гражданство, смогли выступить за нормальные страны.
Нейтральные российские спортсмены оказались вообще незаметны, завоевав одну серебряную медаль, и то она досталась теннисисткам Д. Шнайдер и М. Андреевой, живущим в основном за границей.
Z-спортсмены остались в России.
В этом смысле Парижская Олимпиада — это первая и самая серьезная демонстрация Мира без России. Он оказался возможен, вполне себе спокоен и, что самое неприятное для Z-сообщества, даже не слишком этим озабочен.
Другое дело, что Олимпийский Мир без России — это выдающееся достижение прежде всего французских спецслужб и их коллег, но это — отдельная тема.
Место России вполне успешно заняли другие страны. Весьма примечательно, что десять постсоветских стран в итоге завоевали 66 медалей, включая 17 золотых (17-22-27), а с учетом Беларуси (1-2-1) — 18, что представляет собой четвертый результат в общем зачете и третий по общему количеству медалей.
Узбекистан, Украина (потерявшая по вине России сотни талантливых спортсменов), Грузия и др. представляют собой мощные спортивные державы и успешно замещают Россию в мировом спорте, из которого её успешно вывел В. Путин.
Разумеется, В. Путин не в восторге от этого, им было предпринято беспрецедентное давление на МОК и лично на Т. Баха, которые пусть не без издержек, но к их чести это давление выдержали. Пока сложно говорить, но отказ Т. Баха баллотироваться на очередной срок в качестве Президента МОК, возможно, связан именно с этим, особенно учитывая тесные и весьма специфические отношения МОК с СССР и Россией.
Но есть и второе измерение этой Олимпиады.
Парижская Олимпиада прежде всего своей феерической церемонией открытия если не началА, то существенным образом активизировала дискуссию о соотношении толерантности и политкорректности в современном мире.
Не вижу никакого смысла напоминать, как отреагировала прогрессивная общественность на тех, кто восхитился церемонией открытия, и на тех, кто независимо от того, смотрел или не смотрел, понял или не понял ее, но непременно обиделся.
Франция без оглядки на солидарность ума и невежества продемонстрировала приверженность к свободе, возможной исключительно в рамках светскости. Свободе, предполагающей иронию, самоиронию, достойную толерантность, не переходящую в утратившую достоинство политкорректность. Естественно, это было смело. Даже во Франции это вызвало критику со стороны консерваторов, а порою и не только ее.
Но Франция не была бы Францией, если бы стала извиняться перед ними. Именно Франция, где нельзя сделать и пары шагов, не сказав пять раз PARDON или DESOLE, заявила, что никто и никого не хотел обидеть, а ценности свободы базируются прежде всего на возможности критического мышления.
Вчера на церемонии закрытия прозвучали очень важные слова. О культуре мира. А она невозможна без толерантности. Но толерантности с обеих сторон. И именно толерантности, а не обязанности терпеть нетолерантность другой стороны или религию, вышедшую из души на улицы.
Кроме того, дело ведь не в Олимпиаде и не в нежелании смотреть ее таким образом, как ее показывало иранское ТВ. Просто огромному количеству людей необходимо оправдывать свою посредственность своей же показной моралью или столь же показной набожностью.
Франция в очередной раз продемонстрировала свое лидерство в либеральной демократии и светскости и языком, символами, знаками Олимпиады послала миру сигнал. Париж не хочет и не будет опускаться до средневекового невежества. Пусть невежды, причем не только в индивидуальном качестве, но и в составе своих групп или даже диаспор, поднимаются до уровня Франции.
